Лена Деревцова

Родилась в Красноярске, училась в Москве (Литературный институт имени Горького, семинар прозы; МГУ им. М. В. Ломоносова, ФИЯР). По специальности переводчик-итальянист.

Бренная пена морская

«Греческие». — М., Формаслов, 2024.

Вероятно, сложность стихослагания в том, что никогда не достаточно писать просто стихи, рифма слов — это только внешнее глубинного, и, если оно не затронуто, или даже — не поднято к нашим глазам как ближайшее, мы имеем дело только с подобием стихов.

Подступаться к глубинному можно разными способами, например, как это делает Анна Аликевич: предельно сжимает пространство.

В процессе читатель как бы извлекается из мира, где существует близкое – далекое, прошлое – настоящее, действительное – мифическое — и становится в самом центре, в сокрестии этих противоречий.

Или же — самим сокрестием, точкой начала, пустотой, из которой мир вот-вот должен родиться — и рождается на наших глазах.

«Я была до смысла и после смысла…»

Все это относится к нам равным образом как воспоминание о человеческой природе: человек рождает логос, слово, давая возникнуть миру, связывая противоположности и, вместе с тем, где-то там, за ними или под ними, полагая еще хаос.

Каждое стихотворение Анны поэтому — процесс творения, не только и не столько в смысле написания стиха, но именно буквально — процесс сотворения мира, структуры из хаотического материала.

Поэтому многое берется и исходит из мифа — как в таком случае его избегнуть? — и в этот миф, в постоянное времени искусно вплетается личное, индивидуальное, авторское переживание.

«Что ж ты оставил меня, я нашла от тебя птичье перо,
А оно стало листом то красным, то паутинным».

Неведомое и неизъяснимое (мифическое) поднимается к нам из-за того, что пространства и времени в привычном смысле больше не существует, и все происходит и совершается прямо сейчас, сразу. Автор приглашает нас к пониманию, что в процессе творения все — близко и единовременно. И источник Аполлона, и Геката, и Орфей — поднимаются из темноты к нашему глазу и восприятию, напоминая, что они не только сопричастны нам и начали нас когда-то, но и существуют сейчас, вместе с нами.

Примечательно, что образы античности и мир мифа не становятся для Анны способом эскапизма, забвения мира современного (что еще есть современность?), но именно сближаются с настоящим, даже накладываются на него, образуя многоуровневую Вселенную.

Возвращение всего, что было — естественно, как волны, раз за разом приходящие к берегу. Тексты Анны о том, что ничего не уходит и ничего не потеряно, иногда просто забыто, и нам непременно нужно слово (логос) поэта, чтобы это забытое вернуть, иначе — обратиться к пониманию, «каково быть смертным». В этом, по моему мнению, и заключается настоящее поэтическое ремесло.

* * *

Вернись,
Не отпускай эвридикину нить,
Не смотри на меня — я обнимаю тебя за̒ спину.
Твои губы, как яблоневые лепестки,
Как черёмухи дурман,
Как розоперстая вишня,
Твои волосы, как ночное крыло.
Веслами бьют античные корабли,
Щиты воинов врезаются тяжело в песок земли,
Горгона смотрит из рукава,
Во тьме горят гиеньи глаза.
Чёрное небо, чёрное море —
Молния разделяет их.
Не оставляй меня здесь:
Всё это — я.
Не оставляй меня в этом аду.
Мои груди, как виноград,
Мои ладони, как зелёные листы,
Я пшеница и житница.
Ложь, конечно.
Давно корабли на дне
И копья в солёном песке,
Давно рыбаки разобрали всё золото.
Но голос ещё при мне —
Мой прежний подлинный голос:
Вернись.
Я ещё помню этот звучный и чистый язык,
И ты его помнишь, не так ли.
Я по речи узнала тебя,
Говорящий на нём.

* * *

Пусть мы станем, как равные, равные, Боже, —
Сделай словом и музыкой, морем меня,
Чтобы он увидел меня и услышал,
Чтоб средь жёлтого поля увидел меня.

Боже, сделай меня тоже тварью крылатой:
Мои руки — как крылья, как клюв — мой язык.
Чтобы с ним я как равной, как равной была бы
И вверху, и внизу.

Боже, сделай свободной меня, перелётной,
Ветром в сте́пи, в ночи́ огнем:
Я не знаю, где вьёт он гнёзда,
Но чтоб был он со мной.

Господи, сделай меня как шуршанье вере́ска
И как крик совы.
Душа его — в но́чи огненная подвеска,
И все жёны его — как вдовы.

Боже, дай мне его на все дни и все годы —
Быть подругой, женою, сестрой,
Пусть я буду с душой его горькоокой
Вместо первой и вместо второй.

И возьми всё, что есть у меня дорогого, —
Мой орех, мой цветок из косы.
И ответил во мне: попроси другого,
Попроси, попроси, попроси.

* * *

Уже не существующим ты кажешься порой:
Так лист все призрачней в руках ветров.
И даже волос твой вдруг превратился в нитку,
И исчезает сказка под горой.
Быть может, он пришел во сне?
Где материальные его приметы?
Они как будто убегают следом,
Гуськом, в каждый из дней.
И скоро только в голове моей
Слова твои, в моих ладонях дремлют,
И на ходу качаются во мне,
Словно несу тебя из старой в ту же землю.